Бах. Эссе о музыке и о судьбе - Сергей Шустов

С другими кантатами нам может так не повезти: точных дат создания у множества иных мы не знаем. Но кое-что сказать в сравнительном музыкальном плане все-таки можем. Поставим рядом с кантатой №1 кантату №131. Точнее сказать, послушаем внимательно обе! BWV 131 Бах написал в Мюльхаузене в возрасте 24 лет. Это доподлинно известно. Слушая строгую и проникновенную музыку этой кантаты, можем ли мы в этом случае определить возраст создавшего ее композитора? Слышится ли нам в этой музыке глубочайший и отточенный годами профессионализм? Или мы уловим в звуках еще неопытность, незрелость, робость будущего Мастера? Нет, определенно ничего такого непосвященный в хронологию создания этих произведений слушатель не скажет! Вся музыка Баха словно чурается прикосновения времени. Она вся – зрелая! Может, еще и поэтому прекрасно, что кантаты пронумерованы отнюдь не в хронологическом порядке! Он, этот порядок, не играет здесь абсолютно никакой роли! В качестве еще одного яркого примера можно привести уже упомянутую выше Траурную Кантату («Actus tragicus»). Время ее создания – 1707 или 1708 гг., т.е. когда автору было 22—23 года. Вероятно, первое исполнение ее состоялось в церкви Святого Власия в Мюльхаузене сразу же после ее создания. Можно ли в этой музыке усмотреть неопытность молодости?!

14. Пожалуй, в кантатах, как нигде более в своем творчестве, Бах ярко демонстрирует один из основных своих композиторских принципов, возведенный им (а, далее, слушателями его произведений и баховедами) в ранг философского обобщения: «Часть – как элемент целого, несуществующий без него; и целое, невозможное без части». «Партитность» – употребим здесь такое слово! Оно отражает композиторский идеал Баха. Части – арии, хоры, дуэты – скреплены в кантатах речитативами и инструментальными интермеццо. Казалось бы, они вполне могут жить отдельной жизнью. И – живут. Но очень редко. Гораздо гармоничнее они смотрятся вместе, « в целом», как звездное небо ночью. И дело здесь не в потере смыслового текстового сюжета в случае, если бы мы стали слушать эти части вперемежку или разрозненно. Ровно так же воспринимаются все баховские произведения, в том числе и те, где человеческий голос не участвует. Словно то, что выражено музыкальной мыслью в одной части, «корпускуле», в одном «атоме», представляется самому Мастеру многократно усиленным в сгруппированных атомах, в «молекуле». И – это не просто суммирование усилий; нет, это реальный переход количества в качество, где молекула вдруг начинает демонстрировать такие свойства, которые и не мыслились у входящей в ее состав отдельной частички. Знатоки теории систем называют это явление эмерджентностью. Бах настолько эмерджентен в своих кантатах, насколько мир, воплощенный в его музыке невозможно свести к одному уровню: всегда и везде мы будем находить проявления «составляемости», «многочастности», «партитности» (раз уж мы произнесли это определение), демонстрирующие, что Вселенная состоит из метагалактик, галактики – из звезд, вещество – из молекул, а входящие в состав молекул атомы – из адронов и кварков…, еtс! 15. Часто слушатели задаются вопросами типа «Почему одну и ту же мелодию мы слышим в разных произведениях?» Если эти произведения – разных композиторов, то налицо плагиат. И нужно выяснять, «кто у кого украл». Если же указанный феномен проявляется в рамках творчества одного и того же композитора, то мы можем назвать это явление «заимствованием у себя самого». Так вот, в кантатах Баха сплошь и рядом ухо знатока баховских произведений улавливает это самозаимствование. Оно касается и арий, и хоров, и инструментальных вставок. Приведем несколько примеров: 1. Кантата BWV 174, оркестровое вступление (Sinfonia) – и 1 часть (Allegro) 3-го Бранденбургского концерта; 2. Кантата BWV 156, Arioso – и Largo из Концерта f-moll BWV 1055; 3. Кантата BWV 35, Sinfonia – и Концерт для гобоя с оркестром d-moll BWV 1059; 4. Кантата BWV 102, вступительный хор – и Малая месса g-moll BWV 235 (Kyrie eleison);

5. Кантата BWV 29 («Wir danken dir, Gott, wir danken dir»), начинающаяся величественным органным вступлением – и Прелюдия из Партиты E-dur BWV 1006 для виолончели.

Последний пример можно рассматривать как образец для сравнения: известны датировки создания как Партиты (1720 год), так и 29-й Кантаты (1731). Кроме того, этот же музыкальный материал Бах использовал еще в одной Кантате – BWV 120а («Herr Gott, Beherrscher aller Dinge»). Год ее создания предположительно датирован 1729-м. Тут, казалось бы, все ясно с процессом заимствования.

Однако мы не всегда можем доподлинно выяснить, КАК именно это делал Мастер: то ли, скажем, из кантаты он брал в оркестровый концерт понравившуюся мелодию, то ли, наоборот, из концерта вставлял в новую кантату уже имевшуюся конструкцию, поскольку точных датировок создания произведений мы зачастую не имеем. Итак, еще одно слово сказано – «конструкция»! Мы могли бы назвать это явление конструкционизмом, вслед за С. Пейпертом и А. Кеем (в сфере образования), подразумевая здесь, в баховской музыке под этим свободное, органичное и эффективное передвигание, перемещение отдельных готовых «частей» – кирпичиков для строительства различных сооружений – от концертов до кантат.

И это – одно из лучших доказательств того, что нам не нужно проводить четкую границу в баховской музыке между светской и религиозно-духовной частями. Бах сам показывает нам свое отношение к этому вопросу, словно бы говоря: «музыка должна быть такой, чтобы касаться Души человека». А Душа – одна и едина! 16. К некоторым своим кантатам Бах возвращался по нескольку раз и создавал новые их версии. Это может говорить, по крайней мере, о двух аспектах его отношения к собственному творчеству. Во-первых, мы можем предположить, что Мастером (как истинно великим Творцом) двигало чувство неудовлетворенности сделанным, – и он стремился все более к совершенству, шлифуя и дорабатывая свои «детища». Во-вторых, (и это особенно важно в плане наших рассуждений об отношении Баха к своим служебным обязанностям, к своей непосредственной «работе») вполне уместно подчеркнуть, что Мастер явно не рассматривал исполняемое в кирхе произведение, написанное к специальной канонической дате как тот самый «кирпич», о котором мы аллегорически сказали выше в этой Главе. Сделать под заказ – и успокоиться! Написать партитуру к точному сроку – и забыть! Забыть для того, чтобы перейти в область любимого свободного творчества. Нет, Мастер явно так не считал! «Служебные изделия» были для Баха ровно той же Великой Музыкой, которая создавалась с любовью, с полной отдачей Сердца и Души. Вот яркий пример к вышесказанному. Кантата BWV 199 «Mein Herze schwimmt Im Blut» имеет, по крайней мере, пять известных нам вариантов. Т.е. получается, что она пересматривалась Бахом неоднократно. В 2008 г. в одном из архивов С.-Петербурга была случайно обнаружена рукопись этой кантаты. Автор сенсационного открытия, известный баховед Т.А Шабалина рассказывает: «Бах нередко возвращался к своим произведениям, создавая новые их версии. Это касалось его любимых сочинений, к числу которых относилась, вероятно, и 199 кантата. До сих пор было известно, по крайней мере, четыре ее версии с солирующим гобоем. Петербургский автограф представляет собой написанную рукой Баха партию первой скрипки этой кантаты, что свидетельствует: в России хранится неизвестная версия этого сочинения». В Россию баховский автограф попал в середине ХIХ века, когда рукописи Мастера продавались с аукциона и оказались в разных европейских странах. Эти ноты княгиня Зинаида Юсупова приобрела для своей коллекции, а в 1919 году вместе с другими ценностями (автографами Моцарта, Гайдна и Шуберта) они попали из Юсуповского дворца на Мойке в Пушкинский Дом.

17. В кантатах чрезвычайно ярко и показательно (как, впрочем, во всем баховском наследии) проявляется еще одна деталь – тонкость исполнения и особенность трактовок. Соавторами Баха здесь выступают дирижеры и исполнители. Недаром среди искушенных слушателей и утонченных ценителей баховской музыки именно по поводу кантат идут наиболее ожесточенные споры и столкновения мнений – кто из интерпретаторов чувствует «точнее, тоньше и лучше», кто – «аутентичнее», кто – ближе к оригинальным замыслам автора? И, действительно, насколько сильно порой отличаются трактовки баховских кантат хотя бы самых именитых и знаменитых дирижеров барочного направления – Тона Коопмана (Ton Koopman), Густава Леонхардта (Gustav Leonhardt), Ханса-Иоахима Роцша (Hans-Joachim Rotzsch), Филиппа Херревеге (Philippe Herreweghe), Карла Рихтера (Karl Richter), Джона Элиота Гардинера (John Eliot Gardiner), Николауса Арнонкура (Nikolaus Harnoncourt), Масааки Сузуки (Masаaki Suzuki), Хельмута Риллинга (Helmuth Rilling), Невилла Марринера (Neville Marriner)! Я не упоминаю здесь целую плеяду первопроходцев – тех, кто впервые прикасался к баховскому кантатному массиву, еще до Второй Мировой и в послевоенный периоды! Назову лишь Фрица Леманна (Fritz Lehmann), Германна Шерхена (Germann Scherchen) и Гюнтера Рамина (Hunter Ramin). О стиле каждого из перечисленных мастеров пишут самыми возвышенными эпитетами. За каждым из них стоят целые армии сторонников и поклонников, готовых биться уже «не за Баха», а за того или иного его «проводника» и «провозвестника». Среди снобов от музыки дело доходит уже до крайностей: не музыка Баха становится главным предметом их поклонения, а стиль ее исполнения, – и «Апостол ставится выше Святителя».